Автор рассказа Надирсолта Эльсункаев Мало кому известно о депортации чеченцев и ингушей 23 Февраля 1944 года. Для многих гостей этот факт геноцида против народов Северного Кавказа становится открытием, вызывающим много эмоций. Весь мир знает про Хатынь, где было расстреляно 149 человек, но практически никто не знает про Хайбах, где в феврале 1944 года было заживо сожжены 700 человек.
Я ежегодно публикую это рассказ и искренне желаю поклонникам сталина оказаться в одном ряду с ним в судный день.
Хелисат.
Старая женщина с глубокими морщинами, похожими больше на рубцы от ран, чем на след времени.
Седые-седые волосы.
Тяжелая грузная походка, неестественно уродливые ноги, которые она иногда обнажала в пруду, заманивая пиявок.
Когда по этим ногам начинали стекать ручейки крови, это уродство вызывало отвращение. Только необыкновенной синевы глаза говорили о том, что это все-таки женщина, а не злая ведьма из сказок.
Я невзлюбил ее с первых дней, как мы вернулись в село. Мне казалось, что и мама тоже не страдает особой симпатией к ней.
Я замечал за матерью неприятную для меня привычку. Как только старуха появлялась у наших ворот, она быстро убирала со стола мясо, оставляя хлеб, лук и творог со сметаной. Меня это раздражало. Я должен был терпеливо ждать, когда Хелисат уйдет. А уходить она не спешила. Садилась рядом. Просила включить телевизор, если разговор затевался ни о чем. И я, голодный и сердитый, должен был жевать противный творог с хлебом и переводить ей все то, что доносится из этого ненавистного в тот момент ящика.
Она любила фильмы о войне.
Наконец Хелисат уходила. Проводив ее до ворот, мама возвращалась в дом. Доставала остывшее мясо и с укором клала передо мной:
– Не можешь потерпеть, пока она уйдет?!
Так длилось долго. Я перешел в 10 класс.
Отец и мать относились ко мне уже по-другому. Мне разрешалось иметь свое мнение, но я, в силу привычки, никак не мог распорядиться этим правом. Все так же боялся обидеть мать или рассердить отца и продолжал терпеть Хелисат у телевизора.
Я уже собирал документы для поступления в институт, когда Хелисат умерла. Хоронили ее всем селом. Было еще много людей, которых я до этого не видел.
Потом зарезали быка. Сварили гурму. Ее разливали в алюминиевые чашки с большими кусками мяса. Мы, молодежь, разносили их по длинным, наспех сколоченным из досок столам.
Когда все разошлись, мы же и собирали посуду и относили женщинам, которые приводили в порядок двор после похорон. Одни чашки были совсем пустыми, в других люди поели бульон с картошкой, а мясо оставалось не тронутым. Поднося к матери, моющей с соседками посуду, последнюю чашку, я проворчал:
– Если ты не кушаешь мясо, нельзя было попросить не класть? Столько мяса испортили…
У мамы сначала вздрогнули плечи. Потом она прикрыла уголком платка рот. Послышался глубокий стон, и вслед по ее лицу потекли слезы.
Подбежали женщины. Тетя Халимат набросилась на меня с кулаками:
– Что ты ей сказал, саббак-саббак!
– Я ничего ей не сказал. Только спросил, зачем класть мясо тому, кто его не ест.
Халимат сначала нежно обняла меня:
– Вааа, сан дашониг (мой золотой)!..
А потом тоже зарыдала. Все сильнее и сильнее душа меня в своих крепких объятиях.
...Мать вернулась домой поздно.
Я сидел с отцом при свете керосиновой лампы.
– Что я такого сказал там? – спросил я.
Мать ничего не ответила. Тогда отец спросил меня, что случилось. Я рассказал, как все было. Отец вышел на улицу. Мать все так же молча стала накрывать на стол.
– Я не дала там тебе поесть. Поешь сейчас.
Она положила передо мной чашку с мясом. Отец вернулся обратно.
– Мяса не ел тот, кто ее знал, – начал он и посмотрел на мать.
– Он уже взрослый… – промолвила тихо мать.
Так от родного отца в этот вечер, в свои 17 лет, я впервые услышал о том, что 23 февраля 1944 года всех чеченцев выселили в Сибирь как врагов Советской власти.
– Хелисат в молодости была очень красивой. Но рано осталась вдовой. С пятью детьми. Ты видел ноги Хелисат? – продолжил свой рассказ отец. – Она сама похоронила четверых детей, умерших от голода. Последней умирала самая младшая. Очень долго. Под самый конец в предсмертном бреду попросила мать о куске мяса. Тогда она смогла бы дожить до рассвета. Хелисат вырезала от своих ног два куска. Пожарила их на углях в печи. Когда мясо было готово, девочка уже не дышала. Хоронила одна. Рядом не было никого из наших. Вместе с телом дочери закопала и обугленные куски. Всю свою жизнь Хелисат благодарила Бога, что ее дочь ушла безгрешной. И сама после этого больше никогда не притрагивалась к мясу.
Я удивился.
– А где были люди?
– Там, где она жила, не было людей. Когда нас выселяли, ее как мать фронтовика, вместе с детьми, отделили от нас. Мы попали в Киргизию, она – в Казахстан. Оттуда она вернулась одна. Сын не дожил двух дней до Победы. Погиб в центре Берлина.
Я посмотрел на мать.
- Неужели у Хелисат дома не водились хотя бы мыши? Когда людям нечего есть, ничто же не запретно.
- Я слышала про кошку, которая безумно была привязана к дочери, - тихо промолвила она в ответ, глядя на лампу.
- А нельзя было ее убить? – спросил я искренне.
- Кошка была для нее самым дорогим и любимым существом после матери, - тихо вздохнула мать, не отрывая взгляд от светильника. - Когда Хелисат, похоронив дочь, вернулась домой, она нашла ее на пороге мертвой. Взяла ее на руки и долго прижимала к себе, пока, наконец, из окаменевших глаз не вытекла последняя слеза. Подумала сначала отнести на кладбище и похоронить в могиле дочери, но, то ли не было сил, то ли о чем – то другом, похоронила в саду под тутовником, в тени которого дочь и кошка любили вместе играть. Когда не хватало сил идти к могилам своих дочерей, Хелисат приходила к маленькому холмику под тутовником.
- Ну почему резать свою плоть? Это же страшно и грех большой, - не отставал я от матери.
- Кому дано понять сердце матери? Нет у сердца матери границ, - все также тихо ответила она мне.
– Когда на кладбище?
– Утром. До восхода солнца.
– Разбуди меня. Я тоже пойду с отцом.
К мясу я не притронулся…
…На кладбище не было столько людей, как на похоронах. Мулла прочитал дуа над могилой. Люди молча наклонялись к свежей насыпи и, коснувшись ее рукой, шли к калитке, где уже столпились женщины. Среди них была и моя мать.
Последним к могиле подошел я. Подражая взрослым, приложил руку к холодной рыхлой земле. Там, в двух метрах под землей, лежала Хелисат, которая совсем недавно смотрела со мной телевизор. Весь ужас и страх, связанные со смертью человека, ворвались в мой мозг и сковали все тело. Я не знаю, кто меня поднял, но несколько шагов его руки не давали мне упасть. Потом жизнь вернулась. Я все увереннее шагал к калитке, где среди женщин меня ждала моя мать. Я увидел ее глаза, в которых светились любовь и тревога. Потом я вспомнил глаза Хелисат.
Синие-синие.
Теперь я знал, что они могли быть только у очень красивой женщины.
